Иван Иванович Семыкин мог и с министром запросто вступить в спор, и с авторами проекта
Министр встретил его в своем кабинете, стоя, привлек к себе, обнял:
— Придется, Иван, опять менять место...
—...работы,— продолжил Семыкин.— И куда же на этот раз, Ефим Павлович?
— На новое дело... Будем строить рядом с Ленинградом самую мощную атомную электростанцию. Представляешь, в мире еще таких нет! А мы построим! Каждый энергоблок будет миллионником — во какая силища!
— Не стану скромничать, но по мне ли шапка? Я ведь «институтов не кончал»...
— Зря предупреждаешь. Я ведь тебя не первый год знаю. И не помешало тебе без институтского диплома стать начальником СМУ, где тысячи рабочих и инженеров строили химический комбинат. Учти, с ЦК все согласовано, и там никто не сомневается в твоей компетентности. Пока поедешь замом к Латию (знаешь, наверное, Владимира Николаевича?), потом...
— Никаких «потом», Ефим Павлович! Соглашусь только при одном условии: назовите, как хотите, хоть замом, хоть помом, хоть чертом лысым, только именно мне поручите заняться основным строительством. Не привык в кабинетах отсиживаться...
...Семыкин умел настоять на своем. И как только приехал, новый замначальника стройки сразу же взял себе и бразды правления СМУ-1 Северного управления строительства, того самого СМУ, что и было главным застройщиком ЛАЭС.
Первые дни он до позднего вечера не покидал стройплощадку, решая, как лучше расставить людей, что и какому участку поручить, а ночи просиживал над чертежами и схемами. Трудность этого строительства была еще и в том, что почти все эти чертежи, схемы, таблицы не были готовы загодя, до начала работ в Сосновом Бору.
ВНИПИЭТ их давал, что называется, «с колес». А когда многое делают второпях, не обойтись без погрешностей. И он, читая эти проектные документы, ухитрялся усмотреть ошибки и несовершенства, исправить их, внести свои коррективы, но непременно согласовать с институтом и заказчиком. Громкие титулы и имена тех, кто первоначально подписывал эти «бумаги», кто пытался настаивать на их безупречном исполнении, на него не действовали.
Семыкин исповедовал постулат «не сотвори себе кумира». Для него главным было дело, а не имя того, кто постарше чином. Он мог и с министром запросто вступить в спор, и с его замами, что курировали стройку; с авторами проекта академиками А. Александровым и Н. Доллежалем. И уж так получалось, что зачастую им приходилось с ним соглашаться, «идти на мировую».
И в своих подчиненных Иван Иванович ценил разумную самостоятельность, умение принимать подчас самые непростые решения. Как ни мало времени оставалось у Семыкина от руководства работами на ЛАЭС, но он и за дела в городе болел. Всем запомнилось, как за 10 месяцев его строители соорудили прекраснейшую 5-ю школу на Солнечной. И в министерстве, и в обкоме удивлялись такой скоротечности. Наверное, на все сделали?
— Не все,— ответствовал Семыкин.— Осталось стадион до ума довести.
Меня в этом человеке поражала его эрудиция. Сутками пропадает на объектах, а соберет совещание и вдруг начальнику снабжения задает вопрос: «А вы последний номер журнала „Знамя“ читали? Нет? А зря! Там есть записки вашего коллеги. Не мешало бы у него поучиться».
Когда задумали в Литве построить еще более мощную, чем ЛАЭС, Игналинскую атомную станцию, руководить строительством назначили в ЦК и в Минсредмаше его. Забрал он туда многих своих самых опытных и нужных ему работников. Но недолго пришлось ему покомандовать на Западной стройке... Не вынесло сердце...
И хоть не любил он слова «не сотвори себе кумира!», но для меня (и верю, что для многих!) он тот человек, на которого надо равняться, на которого хочется хоть чуточку походить, взять из его характера самое дорогое, самое ценное и нужное.
Эх, побольше бы на Руси таких Семыкиных!
Карл Рендель
